На углу улиц Старого Мельница и Красноткацкой стоял странный прозрачный дом. Прозрачный - потому что невидимый, странный - потому что неосязаемый. Под самой крышей, покрытой вместо черепицы кусочками битого фарфора, в эфемерную стену было врезано два окна. Одно - совершенно обычное, с горшочками комнатных кипарисов на подоконнике, занавешенное невесомыми белыми шторами. Их раздувал бешеный ветер, и они иногда вздымались как парус мифического корабля Грея и Ассоль. Второе - от пола до потолка, больше напоминало дверь. Оно никогда не закрывалось, ведь так удобно было сидеть на самом краю, где полшага до неба, болтая ногами и пуская мыльные пузыри.
Там жило Искусство. Тривиальное, похожее на многих юных девушек или стройных юношей. Оно постоянно меняло черты своего лица, потому что больше всего на свете обожало изменчивость. Еще оно любило лимонные карамельки, кроликов и мятный чай. Ненавидело лишь скучать, и если не пело - то танцевало, не танцевало - так рисовало удивительные пейзажи, каждый день новые, потому что даже вид из окна не любил постоянство.
Оно влюблялось, каждый раз - как на всю жизнь. Без причины смеялось и плакало серебрянными слезами, поэтому все носовые платки в доме сверкали и переливались расплавленным серебром. Одаривало благосклонностью всех без разбору, но, так как было невероятно капризным, в любой миг отнимало дар, повинуясь лишь собственным прихотям.
Он курил длинные ментоловые сигареты, и ветер развевал ее сине-оранжевые волосы, а мыльные пузыри степенно колыхались, уплывая за северные горизонты через южные моря. Всякое искусство совершенно бесполезно, но оно не обижалось на Оскара Уайльда. Его книги оно любило не меньше прочих. Сейчас оно тоже сидит где-то там, слушая дождь и презирая само понятие "время".